Любовь! … в ней все тайна: как она приходит, как развивается, как исчезает. То является она вдруг, несомненная, радостная, как день; то долго тлеет, как огонь под золой, и пробивается пламенем в душе, когда уже все разрушено; то вползает она в сердце, как змея, то вдруг выскользнет из него вон.

Люди вообще настолько имеют значения и влияния, насколько нужны…

Людям того и нужно: воспетые радости, воспетые слезы трогают их более, чем действительные радости и слезы…

Много дрязг плавает в шумных волнах молодости и уплывает с ними; а все-таки лучше этих волн нет ничего.

Мужчина может сказать, что дважды два не четыре, а пять или три с половиной, а женщина скажет, что дважды два — стеариновая свеча.

Музыка — это разум, воплощенный в прекрасных звуках.

Мы более всего ценим в таланте единство и округленность: не тот мастер, кому многое дано, да он с своим же добром сладить не может, но тот, у кого все свое под рукой.

На знании Истины вся жизнь построена; но как это «обладать ею»? Да еще находить в этом блаженство?

На развалинах систем и теорий остается одно неразрушимое, неистребимое: наше человеческое Я, которое уже потому бессмертно, что даже оно, оно само не может истребить себя…

На словах-то мы все мудрецы, а первая попавшаяся глупость пробежит мимо — так и бросишься за ней в погоню.

Напрасно думают иные, что для того чтобы наслаждаться искусством, достаточно одного врожденного чувства красоты; без уразумения нет и полного наслаждения; а самое чувство красоты также способно постепенно уясняться и созревать под влиянием предварительных трудов, размышления и изучения великих образцов, как и все человеческое. Без тонко развитого вкуса нет полных художественных радостей…

Наука не нуждается в особенной физиономии, в живых определенных красках; форма становится в ней вопросом второстепенным, и творческие способности, всегда и везде необходимые, принимают здесь иное направление и иной смысл.

Наука, по самому существу своему, космополитична.

Наши недостатки растут на одной почве с нашими достоинствами, и трудно вырвать одни, пощадив другие.

Не в пору возвещенная истина хуже лжи, не в пору поднятый вопрос только пугает и мешает.

Не читайте что попало, а со строгим выбором. Воспитывайте свой вкус и мышление.

Немец старается исправить недостатки своего народа, убедившись размышлением в их вреде; русский еще долго будет сам болеть ими.

Непонятыми остаются только те люди, которые либо еще сами не знают, чего хотят, либо не стоят того, чтобы их понимали.

Непризнанных гениев нет — так же, как нет заслуг, переживающих свою урочную череду.

Неслышно и тихо совершается переворот в обществе; иноземные начала перерабатываются, превращаются в кровь и сок; восприимчивая русская природа, как бы ожидавшая этого влияния, развивается, растет не по дням, а по часам, идет своей дорогой, — и со всей трогательной простотой и могучей необходимостью истины возникает вдруг, посреди бесполезной деятельности подражания, дарование свежее, народное, чисто русское, — как возникает со временем русский, разумный и прекрасный быт и оправдает наконец доверие нашего великого Петра к неистощимой жизненности России.

Нет благородной мысли, которая бы не нашла себе сочувствия…

Нет ничего тягостнее сознания только что сделанной глупости.

Нет счастья вне Родины, каждый пускает корни в родную землю.

Нет! Без правдивости, без образования, без свободы в обширнейшем смысле — в отношении к самому себе, к своим предвзятым идеям и системам, даже к своему народу, к своей истории, — немыслим истинный художник, без этого воздуха дышать нельзя.

Нечего ждать вдохновения: придет оно — тем лучше, а ты все-таки работай.

Ни одно великое творение не упало на землю, как камень с неба; … каждое из них вышло из глубины поэтической личности.

Ничего не может быть хуже и обиднее слишком поздно пришедшего счастья. Удовольствие оно все-таки доставить не может, но зато лишает вас права браниться и проклинать судьбу.

Ничего нет утомительнее невеселого ума.

Но великие дела тем и отличаются от малых, что они кажутся легкими для всех, хотя действительно легки для весьма немногих…

Но добрые дела не разлетятся дымом; они долговечнее самой сияющей красоты…

Но если уж человеческий дух решится понять и оценить то, чем пленяется невольно, дознаться причин собственного наслаждения, то непростительно ему остановиться на полдороге: бесстрашная добросовестность и отчетливость до конца — вот главные достоинства критики в обширном смысле, которая, несмотря на вопли ее противников, никому еще не сделала зла.

Но от поэзии уйти невозможно…

Но разве мы в жизни не стараемся «понять» людей? Почему же нам отказываться от права понимать художественные создания, как бы они ни были живы и действительны?

Нравится тебе женщина — старайся добиться толку; а нельзя — ну, не надо, отвернись — свет не клином сошелся.

О безобразие самодовольной, непреклонной, дешево доставшейся добродетели, — ты едва ли не противней откровенного безобразия порока!

О молодость! Молодость! …Может быть, вся тайна твоей прелести состоит не в возможности все сделать, а в возможности думать, что все сделаешь.

О поэзия! Молодость! Женская, девственная красота! Вы только на миг можете блеснуть передо мною — ранним утром ранней весны!

О скука, скука, вся растворенная жалостью! Ниже спуститься человеку нельзя.

О чем бы ни молился человек — он молится о чуде.

Описывая явления природы, дело не в том, чтобы сказать все, что может прийти вам в голову: говорите то, что должно прийти каждому в голову, — но так, чтобы ваше изображение было равносильно тому, что вы изображаете…

Охота сближает нас с природой: один охотник видит ее во всякое время дня и ночи, во всех ее красотах, во всех ее ужасах…

Падает, рушится только мертвое, неорганическое. Живое изменяется органически — ростом.